Я продолжила глотать Акунинское творчество, причем, признаюсь, не по первому разу. Выяснила две вещи: 1) ничего не помню, кроме
отдельных эпизодов и деталей, как то: откусывание языков и вариации на тему
"мемуаров гейши"; как кто-то умер во время полового акта; как она
себя сожгла, а оказалось, что не сожгла и родила сына; как Маса предложил
Фандорину сделать харакири; как убийцей оказалась какая-то симпатичная женщина
(запомнила, потому что в тот раз угадала). Я не помнила вещи совершенно
ключевые: что самураи - это японские рыцари, а ниндзя - клан наемных убийц
(прямо накануне спрашивала у сына, любителя ниндзяго, а он, конечно, не знал, святая
простота), что у Фандорина было далеко не две возлюбленные - русская и
японская, а что он, благородный человек, вообще не имел привычки женщинам
отказывать (эх, почему он не в моем вкусе?) И 2) я продолжаю анализировать
творчество писателя.
Из-за второго мне стало немножко стыдно (мол, ерундой занимаюсь), но я себя
успокоила: ведь исследуют же и гораздо более "второстепенных"
авторов. Нам, филологам, не привыкать. Более того, у филологов делить авторов
по "степеням" и вовсе не принято, моветон-с. Это так я себя
успокоила. Подмазалась к филологам, короче говоря.
Читая очередную его книгу, задумалась вновь о смысле псевдонима "злого
гения". Оказалось, не так-то все просто. Поначалу сложилось ощущение, что
автор, например, подталкивает к оправданию мести. Тут и японцы во главе с
симпатичным Масой, и разные другие главные и второстепенные сюжетные линии.
Дочитала очередной пассаж и поправила себя: нет, не оправдывает. Просто мягко,
но недвусмысленно ставит под сомнение христианское осуждение мщения. Не мстить –
всегда ли это правильно, всегда ли ведет к добру, всегда ли возможно, наконец?
Здесь заметим, что писатель в полной мере пользуется современным авторским
правом – не иметь готовых ответов, не нести никакой нравственной оценки. В этом
чудятся не только происки постмодернизма, но и настоящие диавольские козни.
Причем не прямолинейного библейского сатаны, а настоящего мефистофельского
гения, который играет в орлянку в том числе и с самим собой, который и сам не
знает, прав ли он, что он "часть той силы". Манящие отблески на стали
клинка. Искусство подкинуть неожиданный поворот на последней странице
становится не только законом жанра, но и частью сложного философского паззла, у
которого к тому же утеряны важные детали. Автор – человек играющий – действительно не принадлежит
никакой конфессии и не придерживается никаких моральных устоев, а если и
служит, то, уж конечно, ему, искусству, "только ему, безнадежно,
бесцельно", искусству, из любви к которому, как известно, "никакие
жертвы не тяжелы".
Так что псевдоним я Акунину почти полностью простила. Оценила "красоту
игры".
Но стала дальше думать о мести и вот что вспомнила. Достопамятная поездка на
пассажирском поезде "Москва - Бишкек", в котором в одном купе ехало
не менее 8 человек (на это все слушатели говорят "ах"), и еще по
крайней мере двое одновременно шли по вагону, продавая товар – свела меня с
одним киргизом, лет 18-ти. Я человек, как выясняется, не очень общительный, но
не познакомиться было нельзя, так как мы вместе занимали одну полку: я – согласно
билету, а он – нелегальным образом, вследствие чего я, по справедливости, имела
право на полноценный ночной сон, а он такового права не имел и ночью сидел на
краешке сиденья, всю ночь, не шелохнувшись и совершенно невозмутимо (из-за чего
я жутко маялась и решила тоже тренировать волю, правда, не в том походе, а в
следующем, в том не получилось). И узнала, что в этом есть своеобразное
сладострастное удовольствие.
А днем мы общались, и почему-то на тему мести. Подробностей не помню, имени
тоже, но молодой человек уверял, что у них в народе жива традиция кровной
мести, ему по наследству передана эстафета, и он собирается врагам мстить самым
натуральным образом. Все это было жутковато-захватывающе, и я не утерпела,
начала лить воду о бессмысленности, бесперспективности и несовременности этой
традиции. На что мой собеседник спокойно и не по годам зрело возражал, не
помню, какими аргументами. Но в мою душу закралось – не то чтобы сомнение – там
осталось сильное и смутное впечатление от всего происходящего. И да, я,
безусловно, не завидовала его врагам. Я говорила "да ладно", а сама
поверила, вполне поверила! Впрочем, если он все выдумал, это еще более
впечатляет.
К чему я веду? Я спросила себя, что заставило молодого парня вырасти настолько
непохожим на меня. (Я себя свободно сравниваю как с мужчинами, так и с
женщинами, это тоже издержки воспитания). Вот-вот, ответ напрашивается. Я попыталась
представить, какая жизнь кует такие кадры.
Мы, слава Богу, живем в весьма благополучное (сравнительно!) время, и истории
про то, как "вырезали всю семью, не пожалели малых детей", остаются
сильно за кадром, за гранью воображения. Не только в нашей жизни, но и в жизни
наших знакомых нет и не должно быть подобных эпизодов. Далее, вполне
естественно, что, апеллируя к нашей беззубой философии, мы ориентируемся лишь
на собственный жизненный опыт. Но справедливо ли это?
Я очарована идеями христианства с 8 лет, с тех пор как мама вслух прочитала мне
детское Евангелие. Я просто влюбилась в Иисуса Христа и совершенно с тех пор не
волновалась на тему, был ли он на самом деле, так как если и не был, его стоило
придумать. Я особенно приветствовала его идею "второй щеки", которая
подводила такую блистательную базу под мое всегдашнее постыдное поведение. С
тех пор, подсчитывая реальные убытки, причиненные моей жизни сиим каверзным
суждением, я долго думала, считать ли его все-таки вредным или не считать.
Пришла к выводу, что пациент скорее жив, чем мертв. Если свести все хитрые
рассуждения к чему-то предельно простому, то вот: максима рассчитана на
человека среднестатистического, для которого данные действия являются
недостижимым идеалом, а потому призваны всего лишь удержать от явного
злодейства, смертоубийства и так далее. Закоренелые же подлецы, которых не
проймешь, а также твердолобые и туповатые праведники (и маленькие глупые
девочки) не в счет. Вернее, статистически ими можно пренебречь. Всего лишь
щепки, образовавшиеся при рубке леса. И в этом, согласитесь, есть особая,
высшая справедливость.
Однако, дойдя к 30 (!) годам до мысли, что если подставление второй щеки входит
в привычку и становится делом будничным, судьба в конце концов требует новой
жертвы, в виде "щек" твоих близких – детей, например, – и даже не только "щек" – а этого уж ни одному здравомыслящему существу не
снести (кроме УЖАСНОГО Авраама), – я стала думать, что прав маэстро Акунин. В
данном философском споре еще рано ставить окончательную точку.
1 июля 2015
Оставьте комментарий
Продолжить